Афганистан и Центральная Азия: между прагматизмом и идеологией
С момента прихода Талибана к власти в 2021 году политическая карта региона изменилась. Для стран Центральной Азии, находящихся на перекрёстке империй, традиций и вызовов, Афганистан перестал быть только источником угрозы. Он стал сложной, неоднозначной, но неотъемлемой частью региональной реальности.
Решение России исключить Талибан из списка утеррористических организаций может рассматриваться как первый официальный сигнал: де-факто режим признан, по крайней мере как субъект, с которым можно и нужно выстраивать отношения. Это решение, пусть и не без внутренних разногласий в Москве, дает возможность другим государствам региона оценить, где заканчивается страх перед прошлым Афганистаном и начинается прагматичный расчет будущего.
Но насколько надежна новая реальность, которую предлагает Эмират? Стабильность Афганистана — это не только вопрос внутреннего управления, но и вызов регионального и даже глобального масштаба. Снаружи страна кажется спокойнее: исчезли перестрелки в городах, дороги стали безопаснее. Однако внутри власти сохраняется напряжённость между консервативным духовным ядром в Кандагаре и более прагматичными фигурами из Кабула, связанными с сетью Хаккани. Эти противоречия пока заморожены, но могут быть разморожены в любой момент — под давлением кризиса или под влиянием внешней игры.
Экономика остается уязвимой. Международные резервы заморожены, большинство населения зависит от гуманитарной помощи, а попытки развивать торговлю с Китаем, Пакистаном и Ираном упираются в отсутствие институциональной инфраструктуры и доверия. Без признания, без инвестиций, без системного подхода Афганистан рискует остаться в режиме выживания. А значит, и сам Талибан будет использовать идеологию как средство удержания власти.
Центральная Азия сегодня не может позволить себе роскошь игнорировать Афганистан. Он – не просто сосед, а стратегическая артерия на юг, к Индии, Пакистану, к портам и океану. Узбекистан и Казахстан наладили контакт с Кабулом: строятся логистические маршруты, идут поставки электричества, обсуждаются сельскохозяйственные проекты. Кыргызстан также участвует в гуманитарных инициативах. Но этот диалог строится на острие баланса – между осторожностью и реализмом. Таджикистан, к примеру, занимает жёсткую линию: Душанбе по-прежнему рассматривает Талибан как потенциальную угрозу, особенно на фоне возможной активности радикальных таджикских групп.
И здесь возникает ключевой вопрос: может ли регион позволить себе стратегическую двусмысленность? Общество Центральной Азии во многом исламское, с сильным чувством солидарности, особенно по отношению к Палестине. Мы видим искренние акции поддержки, мы слышим голос улицы. Но официальная дипломатия предпочитает не обострять отношения с Западом и Израилем. Это же двойственное отношение – поддержка народа, но не конфронтация с глобальными игроками – проявляется и в отношении к Талибану. Где проходит граница между моральной позицией и государственным интересом?
Можно ли одновременно бороться с политическим исламом как экстремизмом внутри страны, выстраивать прагматичное сотрудничество с Кабулом, и при этом оставаться нейтральным наблюдателем трагедии в Газе? Пока это удаётся. Но с каждым днём эта конструкция становится всё менее устойчивой. Мир стремительно смещается в сторону новых «осей идентичности»: исламская солидарность, антиимпериализм, требование справедливости — эти три столпа становятся основой новой политической мобилизации. Особенно в эпоху, когда украинский кризис, Палестинский вопрос, и смена полюсов силы обнажают лицемерие прежней однополярной системы.
США и Запад, будучи в кризисе морального лидерства, больше не могут предложить региону ни модели стабильности, ни эталона прав. И на этом фоне Афганистан, каким бы он ни был противоречивым, становится моделью «устойчивости вопреки». Это опасный сигнал: если идеологический режим может выжить, не уступая в вопросах прав женщин, плюрализма или инклюзивности, то почему бы не примерить этот сценарий другим? Особенно там, где уровень доверия к светскому государству снижается.
На фоне этого наблюдается рост интереса к «афганскому пути» в маргинальных и идеологически окрашенных кругах по всей Центральной Азии. Это не массовое явление, но его не стоит недооценивать: TikTok, Telegram и YouTube стали пространством романтизации сопротивления, героизации «чистого Ислама», особенно у молодёжи, которая чувствует внутреннюю пустоту, несправедливость, отсутствие перспектив.
Внутренние вызовы здесь сопоставимы с внешними. С одной стороны — давление глобального рынка, санкции, энергетическая нестабильность, влияние иранской политики в регионе, стремление Пакистана усилить свое значение в афганском вопросе. С другой — собственная молодёжь, чувствительная к повестке справедливости, неравенства, исламской идентичности.
Какой путь выбрать? Уйти в изоляционизм – значит уступить радикалам. Безоговорочно признать Талибан – значит дать сигнал, что права человека вторичны. Но и игнорировать афганский фактор – роскошь, которую регион больше не может себе позволить.
Выход – в многоуровневой дипломатии. Создание платформ регионального взаимодействия, участие ООН и ОБСЕ, точечное вовлечение Талибана в гуманитарные, экономические и транспортные проекты, при этом сохраняя требования к инклюзивности и недопустимости экспорта идеологии. Параллельно – укрепление исламского просвещения внутри стран региона: не через запреты, а через знание, контекст, аргумент.
Афганистан – это не просто южная граница. Это зеркало, в котором Центральная Азия может увидеть свои внутренние страхи, надежды и потенциал.
Вопрос, который стоит задать прямо сейчас: будет ли регион субъектом собственной истории — или вновь станет ареной чужих игр? В мире, который быстро уходит от западной однополярности к хаотичной многополярности, у Центральной Азии есть уникальный шанс занять место переговорщика, моста, стабилизатора. Но для этого нужно выйти за рамки идеологических инстинктов и научиться думать стратегически: на годы, а не на заголовки.
Афганистан остается вызовом. Пока – политическим. Но если регион не найдет ответа на вызовы внутри себя, этот вызов может стать цивилизационным.